Сон № 9 - Дэвид Митчелл

о выходе на верхнюю палубу я должен докладывать вахтенному офицеру, чтобы он предупредил меня в случае экстренного погружения. После вечерних занятий гимнастикой я присоединился к вахтенному мичману на правом борту боевой рубки. Ночью аппаратный отсек «приспособлен к темноте» – разрешены только красные лампочки, так что капитан и впередсмотрящие могут переходить с одной палубы на другую, не теряя ночного зрения. Смотрю на белые брызги у носа подлодки и на пенистый след за кормой. В лунную ночь они становятся ориентиром для бомбардировщиков. Мичман сказал, что побережье к западу от нас – мыс Сата в префектуре Кагосима. Край Японии теряется в зареве облаков.

– Эээйдз-з-змиякэ!

Из неоновой ночи в «Падающую звезду» вваливается Масанобу Суга, спотыкается и с размаху падает на пол. Возит расквашенным носом по плиткам и с улыбкой смотрит на меня – так пьян, что его мозг не понимает, как больно его телу. Пошатываясь, он встает на одно колено, как будто собирается просить моей руки. Выбегаю из-за прилавка, поднимаю его очки, пока он их не раздавил. Суга думает, что я бросился ему на помощь, и, пихнув меня локтем, вопит: «Отстань!» Потом поднимается, устойчивый, как новорожденный жираф, и спиной заваливается на стеллаж с военными фильмами. Стеллаж опрокидывается, с него каскадом сыплются сотни видеокассет. Посетительница – к счастью, только одна – пронзает нас лучами смерти сквозь полукруглые стекла очков. Суга пялится на опрокинутый стеллаж.

– Здесь в-в-о-одится полтигейст, Миякэ. Мне н-ну-ж-ноп-п-е-реться воното… се… секундо… – Он, как канатоходец, добирается до прилавка и упирается взглядом в монитор. – «Кассибланка».

На самом деле это «Бегущий по лезвию»[169]. Поднимаю стеллаж, собираю видеокассеты. Голова у Суги болтается, как у сломанной марионетки.

– Миякэ.

– Суга. Рад, э-э…

Суга теряет контроль над слюноотделением. На лету перехватываю сталактит слюны, подставив «Токио симбун».

– Ннепьян. Я никогда н-н-е пьян-н-ею, т-тольконея. Я счастлив, счастлив, с-с-ча-стлив, да, м-может б-быть, но все п-под кант… под к-рролем.

Он падает на колени и цепляется за прилавок, будто за край утеса. Даже дядюшка Патинко не доходит до такого состояния, когда перебирает вискаря.

– Зашелтя н-навестить, гошпожа Шшашаки грит ты уволился. Простипрощай уэно пока-пока худое место этотвашуэно дурное проклятое тамвсеэти забытые дети сироты[170] после войны знаешь мерли как мухи совсем малыши… бедняжки…

Глаза Суги полны слез. Слезинка ползет по изрытой оспинами щеке. Дама в очках, испускающих лучи смерти, пронзительно верещит, будто карманная сирена для самозащиты:

– Нет, это уж слишком! От ваших выходок, молодые люди, просто наизнанку выворачивает!

Она уходит прежде, чем я успеваю извиниться. На какую-то секунду мне хочется, чтобы Суга вырубился, – я бы притворился, что знать его не знаю, и, может, его увезла бы «скорая».

– Суга! Иди домой! Ты пьян!

Суга чихает и смотрит на меня опухшими акульими глазками.

– Я п-проклят.

– Тебе хватит денег на такси?

– П-проклят.

– Суга, ты помнишь свой адрес?

Он зажмуривается и изо всех сил бумкает головой о прилавок; по счастью, сил у него не много, шейные мышцы не слушаются, но лицо все равно перекашивает от боли. Я придерживаю его голову, а он меня отталкивает.

– Проклят япроклят, Миякэ! Понимашь? Проклят! Один пончик! Один жалкий хренов пончик! Маленький мальчик, совсем маалыш, стоял прямзадвееерью, за дверью булочной хныкал хотел выйти…

Слезы снова наворачиваются у него на глаза, и Сугу бьет дрожь. Так дрожат испуганные собаки.

– Суга, моя комната наверху, я сейчас…

– Один… – (Бум!) – жалкий… – (Бум!) – пончик. Я открыл дверь, малыш выбежал быстро-быстро прыг-скок… – Суга жмурится от боли. – На футболке Бэтмен и Робин, такой малыш прямнасередину… дд-дороги… – Суга всхлипывает, задыхается от рыданий. – А явесьтакой какдурак, Миякэ. Не бросился спасать, нет, нет-нет-нет – я замерзамерзамер. Оцепенел, Миякэ. Видел. Слышал. Аудивизально. Машина. Тормоза. Маллыш. Бац, бац, бах. Малыш взлетел, прям как пакет с покупками, шмяк-плюх! шарвкегельбане кровьнадороге фломастер… – Суга впивается ногтями в лицо, будто хочет содрать с него кожу, и я хватаю его за руки, сжимаю ему ладони. Суга почти не сопротивляется. – Мать, она… брос…бросилась мимоменя завыла… АааааааАаааааАааааааааааа… Я как побежал бежал бежал не останавливаясь, Миякэ, бежал… беги Суга беги У-БИЙ-ЦА… Суга-убийца. – Он тяжело сглатывает ком горя в горле. – Зря ты не отравил ананас… потому и кожа у меня как сырная терка. Я проклят. Перехожудорогу вижу малыша. Сновавижу малыша, вижувижу малыша. Проклят. Проклят. – Его глаза закрываются.

Понятно.

Беру ключ и волоком тащу Сугу вверх по лестнице:

– Вот туалет. Обоссышь мне футон[171], спалю все твои компьютеры огнеметом, понял? Суга? Ты меня слышишь?

Суга кивает и бормочет что-то нечленораздельное.

– Я буду внизу.

Внизу у кассы девушка в футболке, разрисованной коровами, держит стопку видеокассет – все фильмы с Брэдом Питтом, какие есть в салоне. Она смотрит на часы и тяжело вздыхает.

– Извините, что заставил вас ждать, – говорю я.

Она игнорирует мои слова. Слышу, как блюет Суга.

Он блюет раз – девушка с коровами недоумевает. Он блюет другой – девушка с коровами нарушает обет безразличия и вопросительно смотрит на меня. Он блюет третий – девушка с коровами спрашивает:

– Вы ничего не слышите?

Я смотрю на нее, как на буйнопомешанную:

– Нет, ничего. А в чем дело?

Она уходит, и я переставляю видеокассеты на стеллаже. Из туалета доносится звук сливного бачка, что успокаивает. Входит стайка посетителей. Я перестаю понимать, кто в «Бегущем по лезвию» человек, а кто – репликант. Интересно, как долго Суга носит на себе свое проклятие? Нельзя забывать, что у других тоже может быть боль в душе. Почти одиннадцать, а ночной прохлады как не было, так и нет. Наверху что-то глухо грохочет – ну, по крайней мере, не придется объяснять Бунтаро, откуда взялся труп. Слышу плеск и на миг мне чудится, что жара сменилась дождем, но потом до меня доходит, что происходит: Суга, верный своему ответу на вопрос трехнедельной давности, по пьяни и в самом деле легко может обоссать свои пальцы. Еще один подарочек к утру. Включаю кондиционер на полную мощность, достаю из-под прилавка дневник деда и словарь иероглифов. Теплые отношения между Субару и Такарой, его младшим братом, резко отличаются от холодности между моим отцом и Такарой, моим дедом. Меня беспокоят «распри», на которые намекнул адмирал Райдзо. Мои тетки на Якусиме без стеснения пользовались мной как боекомплектом в своих бесконечных учтивых перепалках, и меня не покидает чувство, что я вот-вот снова окажусь в самом центре сражений.

10 ноября 1944 г.

Скверная